Кирпичные стены. Жёлтая голая лампочка…

Голова разламывалась на части. В созвездии лба сосредоточился источник боли, от которого исходили игольчатые лучи, собираясь в центре вселенной. Инопланетяне говорили на чужом языке. Вряд ли они знали транслингв. У бережка, затянутый ряской, дремал маленький пруд. Он явно имел какое-то отношение к отбойному молотку, бухающему мне в висок, а синяя гладь рябила, в ней отражалось небо и облака. 

— Пить. Дайте…

— Дай ему, Угер!

Кто-то оттянул мне губу. В рот брызнула ледяная вода.

— А, с-сволочь! 

— Облил?

— Но…

Голоса сливались и резонировали. Такая гулкая перекличка басов бывает в спортзале. И лампочка — нищета, душный матрац, запах пота в казарменной раздевалке… 

Я напряг руки. Что-то больно врезалось мне в запястья.

— Сиди тихо, — предупредил Полли.

— Хр-ш, — согласился я.

Под черепом слегка прояснело.

Помещение напоминало кладовку — узкое, четыре глухие стены, выкрашенные бежевой краской, и шнур под потолком. Убирались здесь редко и, видимо, ещё реже проветривали. От оплавленной розетки тянуло гарью. Я моргнул. Глаза щипало и жгло, и стул, на который меня усадили, так громко скрипел, что казалось, будто он сейчас распадётся.  

У двери на продавленном соломенном топчане расположился Херменли. Он держал консервную банку и ложку  и таращился на меня, как на выходца из могилы. На его покрасневших щеках горели веснушки. 

— Ещё… пить.

— Хватит! — возразил Полли.

Очевидно, он был здесь за главного. 

Прочие угрюмо молчали. В собравшемся полукруге я заметил двоих санитаров. Остальные, скорее всего, явились из лагеря и ещё не успели переодеться. На белобрысом парне были футбольные шорты и наколенники, мокрые от прилипшей травы. В резком свете пятна выглядели чёрными, как запёкшаяся кровь.

— Оклемался? Тогда пошли.

Они вздёрнули меня на ноги и потащили к двери. 

Я не сопротивлялся. Внутри  было пусто, и вести себя следовало так, чтобы конвоиры думали, что я оглушён. Где-то рядом пискнула рация. Всё происходило как в плохом шпионском боевике. Только от соседей воняло пивом, и моё избиение должно было состояться не на космической станции, а в альтенхайме — логове ревматизма и старческой плесени.

Короткая суетня — и мы выпали в предбанник с одной-единственной дверью. За ней оказался довольно просторный ангар. Пожалуй, я всё же ошибся. Из окна виднелась лужайка, и сквозь прутья решётки я заметил неизменный ряд турников. 

Зал освещали несколько прямоугольных ламп. Их яркости позавидовал бы прожектор. А вокруг сбились в кучу те, кому полагалось быть на улице — те самые незадачливые спортсмены, юнцы, выбритые до синевы, с обнажёнными торсами и плечами, на которых красовались однотипные цветные повязки. Они образовали толпу. Я повертел головой, стараясь опознать голоса, отыскать знакомые лица  в этой надсадно дышащей, застывшей человеческой массе; напрасно, я никого не узнал. 

Но, в конечном счёте, это было совсем не важно. 

Потому что у стены стояла Афрани.

.

***

.

— Эрих! — воскликнула она, увидев меня. — Господи, Эрих!

Её толкнули. Она вскрикнула.

– …! — сказал я.

Полли счастливо засмеялся:

— Ещё.

— …! — сказал я. — И … в … себе засунь. 

Я уже говорил, что не могу слышать плач. У меня всё в глазах размывается, и руки начинают дрожать, а это самое гиблое дело для пулемётчика. 

Справа у скамьи стоял Фриш. Рядом с ним, мусоля в пальцах чёрный канцелярский планшет, переминался Алек. Локоть директора то и дело утыкался ему в бок, заставляя подпрыгивать. С другой стороны я увидел привратника – человека, открывшего нам ворота. Сперва я даже решил, что это кто-то другой — до того он изменился.

— Ругается, — удовлетворённо заметил Полли.

Он обнял меня за плечи и больно сжал. Левая рука, горячая как печка, нырнула под  рубашку, вкрадчиво погладила грудь. Я знал такой тип. Тестостерона у них хоть отбавляй, аж через край брызжет, потому и выламываются в незабудку. Другому бы эти игры дорого обошлись.

— Отлезь, Полли, — сказал привратник.

Уверенный, чёткий голос. Я вспомнил, что написано в его карточке.

— Вы Зоммерс. Но вы не Зоммерс.

— Нет, — согласился он, глядя на меня со спокойным, внимательным интересом. — Моё настоящее имя — Дитрих Трассе.

На его куртке, напоминающей френч, были нашиты два кармана с клапанами. Я сам люблю такие карманы. Волосы его были острижены коротко, а от правого уха остался один обрубок. Осколочное ранение. Футболисты взирали на него, как на бога — со страхом и обожанием. 

— Конечно, — сказал я. — Брат?

— Двоюродный. 

«Ультерих». Вероятно, они были очень близки. От снимка казнённого Трассе веяло щенячьей отвагой, задором и одиночеством. Я опустил глаза. Он же продолжал изучать меня, как тогда, в комнате и позже, когда я охаял его картошку.

— Мой брат хотел видеть эту страну счастливой. Счастливой и процветающей. И свободной. Вам же знакомо такое чувство?

— Да.

— Я знаю, — сказал он без улыбки. — Вы Эрих Коллер. «Славный парень».

— Нет.

— Разденьтесь.

Это был приказ — не просьба. Я повёл плечами, показывая, что запястья у меня скованы, но гадёныш Полли рванул рубашку так, что посыпались пуговицы. Коротко ржанул и взялся за молнию.

— Достаточно, — прервал Трассе.

В самом деле, достаточно. Он хотел, чтобы все увидели татуировки, которые я давно намеревался свести. Просто руки не доходили. 

От дыхания многих глоток в комнате стоял пар. Когда я наступал всей подошвой, бетонный пол едва заметно похрустывал, и мне казалось, что я танцую на битом стекле. Трассе доставал мне до плеча, но сейчас мне померещилось, что я разговариваю с великаном. Сила обожания будто приподнимала его над толпой, а я не мог противиться этому наваждению. 

— Страна разлагается. Разве ты не чувствуешь вонь?

— Нет.

— А ты принюхайся.

— Надо помыться, – сказал я. — Мамин рецепт всегда выручает.

Тр-рах! — Полли хлестнул меня по щеке. 

— Помни, с кем разговариваешь!

Когда они бьют, то смотрят выше глаз, прирастая на силу удара. Иные даже встают на цыпочки. Вода на подоконнике собралась в мутную лужицу и закапала на пол, а с улицы сочился туман — синеватый и белесый от холода. Лампы шпарили прямо в темя, и всё равно казалось, что стоишь в темноте.

.

***

.

Фриш засуетился, чихнул — и обернулся.

Задвигался и Алек, давая дорогу тем, кто пробивался сзади, волоча за собой живое и упирающееся. Что там такое? Нас и так чересчур много. Конвоиры подались вперёд и вытянули шеи, разделяя моё любопытство. 

Ряды раздвинулись. 

— Гуго! — в голосе Фриша прозвучало вежливое удивление.

Парня вытолкнули вперёд.

Он ошеломлённо озирался. На запавших щеках выступил яркий румянец, а губы, наоборот, посерели. Теперь он не выглядел ни покорным, ни заторможенным. Он выглядел как бомба, которая вот-вот взорвётся.

— Поймали на телефонной станции в Грау, — объяснил Хуперт.

Лицо Дитриха осталось бесстрастным.

— Что он там делал? 

— Видимо, звонил кому-то. По записке. Этот говнюк её съел. Я хотел отобрать, а он цапанул меня за палец.  

Гуго бешено замотал головой. От него разлетались брызги пота, как от взмыленной лошади. Кожа плотней обтянула щёки, а карие глаза с мольбой уставились на меня.

— Ошибка номером!  Я сказал, а они говорят: ошибся номером! Понимаете? 

— Жаль, — сказал я.

А что тут ещё сказать?

Потрескивающее внимание возросло до предела. Зрачки Дитриха сфокусировались в алмазные свёрла  и пробуравили мой лоб.

— Что за номер?

— Девушка. Хотел предупредить, когда приеду. Телефон в гостинице не работал, вот я и попросил выручить. Личный вопрос.

— Личный вопрос?

— Точно.

Занемевшее тело свело от судорог. В ангаре было холодно, как в морозильнике, и только футболисты в трансе могли этого не замечать. Чья-то ладонь погладила меня по спине. Я напряг предплечья и провод ещё сильнее вонзился в кожу, буквально прорезая её. Гуго издавал резкие, хриплые звуки. Он весь трясся и был на грани истерики.

— Я ошибся. Ошибся!

— Да, — сказал Дитрих очень просто.

Он говорил с Гуго, но обращался ко мне. Светлые, без ресниц, глаза смотрели рассеянно, как будто бы в точку, где мы могли найти уединение и обсудить то, для чего не хватало слов.    

 — Не надо, — произнёс я.

Или не произнёс? 

По его сжатым губам скользнула улыбка. Кривоплечий уродец, собравший чаяния тех, кому не светило подняться на вершину горы и похитить солнце. А, может, он думал про молот Тора? 

«Помни», сказал Полли. Я помнил, как страшно бывает утром, когда небо ещё черно и  медленно синеет на горизонте, истыканном точками бледных звёзд. В этот час даже вещи не имеют названий.  Стена, у которой производились расстрелы, выглядела как ростомер. На ней даже имелись отметки. И звёздочки — пятиконечная и шестиугольная, как шутка и как иллюстрация правила, что истинный шутце не должен быть ниже метра восьмидесяти. 

Я не дорос всего-то на один сантиметр.

.


***

.

Его прикрутили к самому высокому турнику. Навалили топливные брикеты и развели костёр. К концу этой омерзительной процедуры Афрани лежала в глубоком обмороке. Ничего удивительного. Даже я, в общем-то привыкший ко всякому зверству, в какой-то момент пошатнулся от дурноты и смрада, насквозь пропитавшего влажный, туманно-кисельный воздух. И не только я: многие в рядах хвалились харчишками. 

— Свиньи!

Трассе задумчиво посмотрел на меня и щёлкнул пальцами.

Мы опять переместились в ангар.

— С ума сойти! — сказал Фриш. — До чего же неприятно всё-таки получилось. Коллер, почему вы меня не послушали? Такой был послушный мальчик. 

Наверное, в тот самый миг я и сорвался.

Провод лопнул. Багровая кровь прыснула и разлетелась: калейдоскоп сложился – мозаика.  Лоснящийся глаз завращался и выпучился на ножке. Поганый гриб. Споры — пф-ф! ­— вот они, поганое, мерзость, гнусь! Какая-то шавка уцепилась в загривок, я стряхнул её кулаком. Хватит! 

Розовое, багрово-красное, чвакающее, влажно плюющееся осколками… Где там Фриш? Уберите это! Они вставали, как драконьи зубы, а я бил в то место, где шевелилось больше всего, где пульсировало это безобразное месиво. Горох. Дрянь. Всё ничего не стоит и жизнь ничего не стоит дырка спросите меня спросите морица если не верите. Это не кувалда а гвоздодёр. И между прочим сильно. Темно и сильно. Сильно, да…

Я упал. 

Удары затихли. Не сразу — так затихает дождь. Капли всё реже и падают прямо на голову. 

— Берсерк чёртов, — сказал Полли. 

.


***

.

Картина переменилась. Видимо, меня прислонили к чему-то наклонному. Иначе не объяснишь эту искривлённость пространства, что возникает после нокаута. Хорошо бы уснуть. Плохо, что смотрит Афрани. Хорошо, что пришла в сознание. Плохо, что Полли. Вообще всё плохо. 

Дитрих Трассе приблизился и присел передо мной на корточки.

— Что на тебя нашло?

— Это на вас нашло. 

«Бэбо ба баф бафбо» — бубы пдебдадились в бодушки. Бф-ф!  

В этот момент я заметил Ланге.

Высокий как циркуль, крахмально-белый. Он встал позади Дитриха, держа руки за спиной, сохраняя выражение безучастного невмешательства. Я попытался в него плюнуть. Губа отвисла, и слюна капнула на штаны. 

— И вы… Туда же.

— Куда? — спросил он с интересом.

— «Фарбен», — выцедил я (само-собой получилось «Барбен»). — Гений стирального порошка! И почём у вас нынче серия опытов?

— Дорого, — спокойно ответил он. — Ну а как иначе? Сначала мы ввели правило о забое скота. Затем  ограничили вивисекцию. Теперь запрещено варить даже ракообразных. Природа сама чистит животных, мы же, высшие звери, культивируем гниль. Вы вообще в курсе, чем я сейчас занимаюсь, а, Коллер? Брюшной тиф. Унтерменши органически боятся прививок. Обратите-ка на досуге внимание на кривую заболеваемости.  

— Вы что же — выводите новый штамм?

— Ха! Новый штамм уже давно пирует и процветает. Скажите спасибо расовой толерантности. Я же  тружусь над новым антибиотиком. 

— Так вы, стало быть, патриот. А деньги идут… другим патриотам. 

— Ну да… так.

Патриоты переглянулись. В моей голове пела труба. Больше всего на свете я бы сейчас хотел оказаться в прохладной ванне. Разбитые в кровь губы жутко саднило. От металлического привкуса к горлу подкатывала отрыжка.

— А теперь что?

— Теперь доктор сделает вам укол, — твёрдо и даже сочувственно сказал Трассе. — Не тревожьтесь, не цианид. Мне нужны люди, Эрих, и вы мне подходите. Позже обратитесь к доктору, и он поможет вам слезть с иглы. Вы это уже делали.

— Что?

От шока я даже сел ровнее. Гудящий туман в голове начал рассеиваться, сменяясь чудовищным пониманием. Невероятно. Потрясающая практичность!

— А… а девушка?

— А девушку мы оставим на утро, — он улыбнулся. Что называется, разрядил напряжение. По бугрящейся человечьей массе пробежали смешки.

Я рванулся. 

Сразу же множество рук прижали меня к матрасу. Чей-то локоть сдавил шею, пережимая артерии. Дерьмо! Такое впечатление, что гигантский осьминог одновременно душит и высасывает кишки. Я спикировал с адреналиновой вышки, и парашют хлопнул меня по затылку. Я дрался. Я с бешеной скоростью падал вниз.

Ланге подождал, когда меня зафиксируют, и осведомился как всегда буднично, с оттенком рабочего любопытства:

— Что вам обычно давали, Эрих? Первитин? А ещё?

— Конский навоз.

Он покачал головой.

Сверкнула игла. 

В тот миг, когда он надавил на поршень, я снова увидел дом, о котором мечтал недавно. Всего два этажа, двор и галерея. Я чувствовал запах сена. Двор вымощен камнем, а рядом с домом навес и сеновал. Я попытался найти мысль или точку – я мог бы за неё ухватиться; с холмистой кручи я видел речку и Хильдесгайм, и полные слёз глаза Афрани, золотистые и бархатные в серёдке перед зрачком, они смотрели так трагично и пристально, они смотрели на меня, не моргая…     

.

<< Глава 11. Славный парень >>

Закрыть меню