Рокот поднимающейся машины звучал как взлетающий самолёт.
Остальные звуки притихли. Даже щебет птиц, казалось, умолк и спрятался перед этой волной гула, что катилась, подгоняемая светом ярких ночных фар и лобового прожектора, напоминающего третий глаз, укреплённый над кабиной пилота.
Потому что Дитрих Трассе походил на пилота.
Когда он смотрел на землю, ему виделась карта — коричнево-зелёная штопка разноцветных квадратов, пересечённая стежками автомобильных и железных дорог. Тактик, а не стратег, он видел в земле женщину, страдающую от боли, а кто из мужчин согласен простить эту боль? На насилие отвечают оружием. Как тактика его не интересовали причины и следствия. Его брат Ульрих («Давай, сынок!»), возможно, и был стратегом, но закончил свою жизнь в спортивном зале на глазах людей с журналистским дипломом, увлечённо пишущих о гуманности.
Я желал, чтобы Трассе умер.
И я надеялся, что смерть его будет быстрой.
Когда, по моим расчётам, «Мини-Блитц» достаточно сократил расстояние, я встал из своей канавы, отряхнул брюхо и побежал к поезду, стремясь укрыться за платформой, поднимающей мини-кран. Машина мигнула фарами — в знак приветствия. Водитель меня заметил. Я хотел, чтобы он отвлёкся от созерцания полотна, на котором внимательный взгляд, конечно же, мог различить поблёскивающую черту — и от её тонкой тени, прорезающей дорожную пыль.
От растяжки.
Из кабины высунулась рука. Она помахала, а потом показала мне жест, однозначно трактуемый даже транслингвом.
Это было приветствие Полли.
— Ближе, гнидёныш!
По моей спине скользнула струйка пота — сотая за сегодняшний день. Я впервые почувствовал смысл выражения «волосы встали дыбом». Сердце колотилось как сумасшедшее, его металлический звон отдавался в ушах.
Пятьдесят метров… сорок…
Когда колёса зацепили проволоку, я присел и прикрыл голову. Тишина вокруг застыла. Воздух обратился в прозрачный клей, в воспоминание о звуке — возможном, но не свершившемся, в бесплотную массу, составляющую эфир, но распавшуюся на мириад инертных кусков, внезапно остановивших своё вращение. Это была квинтэссенция тишины, спокойной и поглощающей, я услышал, как замерло моё сердце, и понял, что это конец.
А потом она взорвалась.
.
***
.
Вспышки я не увидел, но удар был поистине титаническим.
Грохот — и волна горячего воздуха с разбегу врезалась в «цверг» и тряхнула насыпь, взметнув фонтаны гравия и песка. Меня отшвырнуло на землю. Будто ком смятой бумаги. Диск солнца, белый и ослепительный, обжёг глаза, и я услышал звук бьющегося стекла и скрежет, и негромкий хлопок, а потом в небо взвилось облако чёрного дыма.
В разинутый рот хлынул дождь из песка и травы.
Отрывисто кашляя, я подтянулся за край платформы. Упал и пополз вперёд, огибая вагон, перелезая через рельсы как контуженная сороконожка.
«Мини-Блитц» уже горел.
Основной удар пришёлся на кузов, с двух сторон объятый оранжевым пламенем. Остатки маскировочной сетки реяли по ветру в тучах дыма и пыли. Ветер волочил оторванный откуда-то лист железа. Кабину перекосило. Приставив ладонь козырьком, я разглядел вторую машину — её отнесло вправо и перевернуло, заклинив сигнализацию.
Из какофонии звуков донёсся душераздирающий вопль. Я перешёл на шаг и остановился, боясь подойти ближе. При всём желании я уже ничем не мог им помочь — пламя распространялось слишком быстро. По всей видимости, в кузове имелось горючее и боеприпасы.
Передняя дверца распахнулась. Наружу выпал Полли, а вслед за ним — и тот, кто его вытолкнул. Раненый и оглушённый Дитрих Трассе.
Он выглядел как человек, получивший кувалдой по черепу. Изувеченное тело рухнуло в грязь, но глаза — широко открытые — уставились на меня с выражением не боли, но предельного физического напряжения.
— Ты…
Изо рта капнула кровь.
Он давился сгустком, потом выплюнул его и взглянул на меня снизу вверх, всё с тем же выражением в прозрачно-серых глазах. Губы искривились, кажется, он силился улыбнуться. Потом собрался с силами и ясно выговорил, как говорят дети:
— Сдаюсь.
— Нет, — сказал я. — Не сдашься.
Я выстрелил ему в грудь. Не хотел портить лицо. Он откинулся и продолжал смотреть на небо, так же пристально и изумлённо, как прежде смотрел на меня. Я взял его за ноги, зацепил Полли и, надрываясь, поволок их обоих в сторону от огня.
Чёрт знает, зачем.
Мне казалось, что вокруг кварц и обломки слюды. Ветер звучит громко как колокол — бом-м, бом-м, колючая проволока, заграждения, взвизги шрапнели — и снова лес, огонь, облака. Я положил Полли в траву, а рядом примостил Трассе. Они были почти одного роста. Потом я сел и стал смотреть на костёр, из которого уже не доносилось ни звука. Только этот шорох скребущей бумаги и скворчание масла, лопающегося на сковородке.
А потом кто-то тихо произнёс рядом со мной:
— Эрих?
.
***
.
— Привет, — сказал я.
Нужно было подняться, и я поднялся. Карл терпеливо ждал, пока я встану на ноги. Он, должно быть, вылез из той самой машины, что звенела сигнализацией. Слава Богу, он её выключил.
— Брось пистолет, — приказал он.
Потом улыбнулся и сказал уже чуть человечнее:
— Откуда ты вообще достал эту дрянь? Слабая пружина, на каждый третий осечка. Изначально дерьмовая модель. Брось её, Эрих. Сейчас же.
В руке он держал «Хенкер», направленный мне прямо в живот.
— Ладно.
Пистолет полетел в траву. Я даже испытал облегчение. Судя по выражению лица Карла, я поступил правильно.
— Вот так. У тебя неплохой глазомер, но замедленная реакция. Стрельба из пистолета — не твой конёк. Ну ты и дел наворотил, дружище!
— Испортил тебе дела.
Он опять покачал головой. Худой и загорелый, в своём дорожном костюме, почти как кузнечик.
— Да уж. Здорово накуролесил, старый бродяга. Теперь будет сложно унять шум. Этим журналистам только дай повод, растрещат до пограничных столбов. Если бы я знал, чем обернется… Но я-то хотел как лучше. Понимаешь, Эрих? Как лучше.
— «Ультерих»?
— Брось, — он поморщился. — Не говори глупостей! Мы с тобой достаточно поиграли в индейцев. Я хочу жить хорошо, Эрих, я всю жизнь провёл в ожидании, нам говорили: «Завтра, завтра, завтра». Ну да, мне сделали предложение. Я не реваншист, ты знаешь, и никогда им не был. Это вопрос дела. Дела решаются в кабинетах, но их отголоски слышно на улице. Такие, как Трассе, никогда не переведутся.
— И ничего не меняется?
— Ничего.
— Ничего…
Мы опять стояли посреди пустынного плаца. Вокруг догорали иллюзии, и я знал, что Карл мне не врёт, а трезво и спокойно глядит в темноту. Мне всегда нравилась его уверенность.
— Потому ты и направил меня в «Эдем»?
— Никто другой мне бы не подошёл. Раз уж Йен заварил всю эту кашу с расследованиями, подозрениями, спецслужбами, этими вечными перетряхиваниями в старом чулке. Я оборудовал себе место под солнцем, Эрих. Разве я так уж много хотел? Дитрих переправил бы тебя в резервный лагерь, и ты тоже нашёл бы себе место под солнцем.
— Ты обо мне позаботился.
— Ещё нет.
В широко расставленных тёмных глазах я прочёл искреннее сожаление. Теперь его лицо было бледным, несмотря на загар, губы крепко сжаты. По крайней мере, он не говорил о гуманности.
— Сейчас?
— Да.
Дуло «Хенкера» едва заметно качнулось, подтверждая: «да». Я сглотнул и закрыл глаза. Я ожидал услышать щелчок, но звук оказался громче. Он прогремел в стороне от меня, и когда я открыл глаза, Карл уже падал, запрокидываясь назад. Вместо его носа зияла дыра.
Я развернулся и увидел Полли, держащего мой пистолет.
.
***
.
— Хайль, старичок!
Я не ответил.
Мне казалось, что я встретил Полли совсем недавно. Или бесконечно давно. Над овалом пустого лица ерошились короткие волосы, а кожа была влажной и белой. Одна нога лежала под странным углом и стремительно распухала. Он положил к себе на колени голову Дитриха Трассе и смотрел на меня прозрачным взглядом живого утопленника.
— Это был твой друг? — он кивнул в сторону лежащего Карла.
— Да.
— Дерьмовый друг.
— Не тебе судить.
— Он бы пристрелил тебя сразу. А я?
— А ты — говнюк.
Я надеялся, что Афрани не выглянет из вагона. В горящей машине что-то лязгнуло, чмокнуло, сноп воздуха подтолкнул меня вперёд. Кожа на спине начинала спекаться. Случайно пролетевшая искра грозила поджечь штаны.
— Хайль!
— Сам ты «хайль».
Он рассмеялся сквозь зубы, покачивая голову Трассе так осторожно, как будто тот крепко спал. Безмятежности его взгляда мог позавидовать даже ребёнок. Я не завидовал. Состояние шока рано или поздно заканчивается, и когда отрезвление набрасывается с учетверённой силой, боль просто разрывает тебя изнутри.
— Вы всё просрали. Слышишь, старичок? Ты и твои дерьмовые друзья-приятели. Вот человек, который бы мог всё спасти! Иногда нужно сжечь дом дотла, чтоб начать заново. Он обещал, что мы вернём всё, что вы потеряли. Мы вернём себе всё! Для этого нужна только воля. И сила духа. И никаких мудацких гостей!
— Так только кажется.
«Вальтер» нервически дёрнулся. Но мне было наплевать. Пора было заканчивать этот спор даже ценой новой дырки в пупке.
— Этот человек, — он говорил шёпотом, но я слышал этот шепот даже сквозь гул огня. — Это был сверхчеловек! Ты думаешь, всё уже кончилось? Думаешь, если ты убил его, всё уже кончилось? Думаешь, ты лучше нас знаешь, как жить?
— Ни черта я не знаю.
— Правда, — кивнул Полли. Его лицо горело как факел. Он улыбнулся, и я увидел мальчишку в сиротском приюте. Идиота, готового совершить новый и страшный идиотизм. Он вложил дуло в рот, вынул, крикнул: «Ультерих!», вложил опять, зажмурился и нажал на крючок.
Пистолет дал осечку.
Тогда он лёг обратно в траву и заплакал.
.
***
.
Я перенёс его на платформу и уложил в тени, перевязав ноги, как мог. Одна из старушек подложила ему под голову свёрнутый плащ. Она хлопотала над Полли, как над собственным сыном, пропавшим где-то под Йеммером.
Мне он тоже кого-то напоминал.
— Всё закончилось? — спросила Афрани.
— Может быть.
Грибовидное облако чёрного дыма оторвалось и медленно поплыло к верхушкам гор. В соснах шумел ветер. Минные поля по обеим сторонам от дороги колосились как пастбища. В принципе, земля здесь не так уж плоха. Если выковырять все эти кукушкины яйца и сделать рекультивацию, можно опять развести хозяйства и поставить теплицы.
Я отёр с лица пот — пепел и крошки угля. Под ногтем розовели ошметки чужой плоти.
«Мы вернём себе всё», — выкрикнул Полли. Именно так рассуждает щенячья юность. Глядя на альтенхайм, мрачно рассевшийся на платочках по насыпи, трудно поверить, что человечество не исчезнет. Однажды это случится быстро и просто. Стоит лишь истребить в себе человечность.
— А у вас дыра на штанах, — тихонечко проговорила Афрани.
В самом деле. Это навело меня на полезную мысль.
— Послушайте-ка, Афрани… — начал я очень хитро и, как мне показалось, продуманно.
Она повернула ко мне своё оживлённое личико.
— Вы вот тогда обмолвились про свою фамилию. Мол, мне её не произнести. На редкость сильное заявление. Спорим, что это не так?
— Хотите попробовать?
— Хочу. Назовите.
Она назвала.
— Э, — сказал я после паузы.
Первый слог здорово походил на последний, оставалось вспомнить, сколько вообще слогов. И половина букв звучала как-то иначе.
— Послушайте… хм… А вы не хотите обменять вот это всё на… ну, на что-то другое? На что-то более короткое и…
О чёрт. Чёрт!
— На другую фамилию, — очень серьёзно уточнила она. Однако я видел, что её глаза смеялись, и это придало мне сил.
— Ну, например… да.
— «Коллер»?
— Вообще-то меня зовут не Коллер, — признался я.
— А как?
Я назвал своё настоящее имя.
— Ох, — сказала она. — Это очень типично.
— Ладно. Забудьте.
В самом деле, идиотская мысль. На конкурсе идиотов меня бы объявили пожизненным номинантом и в конце-концов вручили утешительный приз «Тупое мазло». А фельдфебель Вугемюллер подарил бы от себя орденский знак и ленту «За боевые заслуги».
— С другой стороны, — сказала она. — Это звучит солидно и… рассудительно. Словно жена академика. Афрани Краузе. Фрау Краузе. Я никогда об этом не думала, Эрих. Но я обещаю, что я подумаю.
Мы смотрели на сверкающий лес и всё расплывалось перед глазами. Чёрное пятно на периферии зрения никуда не исчезло, но дальше зеленели поля, и дорога, делая крюк, уводила к жилым поселениям, звавшимся Амт-Нойвеге. Отставной путеец, Йозеф Мауэр торопливо прошёлся по насыпи. Он суетливо шарил в карманах халата, видимо, в надежде найти крошку хлеба или, может быть, спички, прокашлялся, а потом, сипя горлом, полез на смотровую площадку.
Спустя пять минут раздался его зычный крик:
— Едут! Слышите, Коллер? Еду-у-ут!
— Слышу.
Я поднёс к глазам армейский бинокль.
Он опять не ошибся. От подножия склона по восходящей кривой двигалась длинная кавалькада. Я насчитал две машины с проблесковыми маячками и пять белых фургонов, вслед за которыми полз жёлтый автобус, яркий, как лакированный жук. Вереницу замыкала машина, которую я сразу узнал. Это был черничный «Фольц» с перекрашенной левой дверцей, принадлежащий Йену. Мне даже показалось, что я различаю водителя. Его мятый костюм и небрежно отглаженный галстук с поперечной булавкой, которую обязательно носят разведчики.
Что же до меня, то я с лихвой наигрался в индейцев.
Полли застонал и перекатил голову. Мы посмотрели на него, и старушка поправила плащ, так, чтобы висок не ударился о железо. «Никаких мудацких гостей», — вспомнил я. И почувствовал, как к моему боку прижалось что-то мягкое, тёплое, шелковистое…
— Страна не резиновая, — шепнула Афрани.
— Конечно, — согласился я, обнимая её за плечи. — Но если сесть прямее и не толкаться, то каждому из нас найдётся место.
.
КОНЕЦ