Под аккомпанемент тихого побрякивания гранаты фургон лихо спустился с холма, притормозил и буквально на цыпочках преодолел последние метры до столбов, отмечающих начало импровизированного вокзала.
— Выгружайтесь, — скомандовал я, откидывая брезент.
В нос ударил запах — мочи, страха, пота и испражнений. Кто-то не выдержал. Ничего удивительного, я гнал, как однорукий шарманщик, хлопнувший шнапса. Оставалось надеяться, что хрупкие кости моих подопечных и не такое переживали.
Первым вылез Мауэр.
За ним — старушка в розовой кофте с пораненным лицом. Я принял её на руки и ощутил жар, прожигающий птичьи кости. Скверно. Что там Ланге болтал про тиф? Старуха не могла стоять на ногах. Я передал её Альберту, курчавому продувному гному с физиономией маклера. За него можно было не беспокоиться — такие выживают при любой погоде, в войну и в лагерях, и даже организуют себе гешефт, выгодно обменивая зубные коронки.
Остальные выползли сами. Я пересчитал — двенадцать.
— За мной!
— Куда вы нас привезли? — со страхом спросила женщина в цветастом халатике, из-под которого выглядывала ночнушка.
Я не ответил.
Как ни странно, под голубоватым электрическим светом не замечалось движения. Никто не встречал нас с автоматом наперевес. Видимо, шум в пансионате привлёк всю боевую силу. И всё же расслабляться не стоило.
— Мальчишечка, — выплюнул Мауэр. — Штурмовичок, эй!
— Слушаю?
— Хотите задействовать мотовагон?
— Я бы предпочёл ковёр-самолёт. Но раз у вас его нет…
— У фрау Бибер идёт кровь! У фрау Визенталь перелом носа и тоже кровь, она не может дышать. Слышите, вы… вахмистр? А что будете делать, если начнётся сердечный приступ?
— Ничего, — сказал я. — Больных и немощных я кидаю в ров и засыпаю известью. А потом притаптываю могилы пудовыми сапогами. Так?
— Болван!
Я пожал плечами. Пожилой путеец залез на пригорок и очутился рядом. Его подбородок воинственно трясся:
— Послушайте, Коллер! Даже если вагон исправен, куда вы на нём поедете? До Регенфельде? Туда, где нас встретят директорские подручные? Я же говорил, на линии нет промежуточных станций, и места там болотистые.
— Правильно. Поэтому мы поедем в обратную сторону.
— Что?!
Он выпучил глаза.
— У автомотрисы ведь две кабины? А рельсы ведут до самого Линдсберга.
— Но дорога закрыта!
— Где-то я такое уже слышал.
Горьковатый утренний воздух рассеивал голоса и звуки. С гор опять спустился туман, а вместе с ним влажность и холодок близких осенних заморозков. Вереница ламп на ажурных кронштейнах казалась выточенной из хрусталя.
Я поёжился. Засохшая кровь из мелких порезов образовала что-то вроде нагрудника, но, разумеется, не давала тепла. Надо было содрать футболку с того парнишки, что ждал Людвига. Всё равно, она ему не скоро понадобится.
Поезд дремал на путях, там, где я с ним и расстался. В утреннем свете он выглядел ещё более громоздким и несуразным, с оранжево-чёрными ограничительными полосами, площадкой для крепления мини-крана и заострёнными зеркалами, напоминающими рога. Я обрадовался, заметив откидную лесенку в пассажирский отсек. Отсутствие перил – это мелочи, а вот второй раз подсадить толстуху на собственном вертолёте я бы уже не смог. Не хватало горючего.
— Мы поедем на этом? — усомнилась Афрани.
— Надеюсь, что да.
— А вы умеете им управлять?
Я не успел ответить. От серой коробки пакгауза отделился человек и медленно пошёл к нам, помахивая рукой, как на прогулке. Он был в кепи, небрежно сдвинутом на самый затылок и куртке военного образца. Оружия, судя по всему, при нём не было — расстёгнутая кобура висела пустым кульком.
— Вам чего? Вы кто такие?
— Ультерих!
На его лице — пропитой физиономии отставного лентяя — отобразилось крайнее недоумение. Я не стал ждать, пока он сложит простые числа, и сделав шаг вперёд, сократил расстояние. Он заморгал. Напряжённая работа мысли никак не вязалась с крепким перегаром и щетиной, которая приобретается лишь многодневным пьянством.
— А что там за сыр-бор? Вроде как взрыв!
— Вроде того, — согласился я. — А вагон у тебя на ходу?
— Этот? Небось, не протух. Чего с ним сделается?
— Заправлен?
— Дак вчера. А тебе для чего знать? Ты вообще кто такой?
Бледный луч карманного фонарика обежал нашу группу и упёрся мне в пупок. Я оглядел платформы, быстро шагнул вперёд и отбил руку этого обозревателя. Он хрюкнул и открыл рот, чтобы закричать, но увидев, пистолет, передумал. Только глаза вылезли из орбит.
— Слышь, это зачем?
— Чтоб ты не прыгал. Где твой напарник?
— Дак ест. Позвать?
— Зачем? Пускай себе ест. А ты раскочегаривай свой паровоз, дружище, будешь за главного. Дитрих сказал проверить новый маршрут.
— Д-дитрих?
Он проследил направление моего взгляда и замотал головой, так что задёргались дряблые щёки:
— Туда нельзя! Видишь, там загородка!
— Так убери её, умница.
Вся эта ситуация начинала меня напрягать. Силы заканчивались, я чувствовал, как секунды улетучиваются и лопаются как мыльный шар. В любой момент на пригорке мог показаться транспорт с вооружёнными футболистами: в гараже, прикрытый брезентом и ветошью, стоял ещё какой-то автомобиль. Автобус или грузовичок. В конце концов, они могут и устроить пробежку, расстояние-то смешное.
Постанывая, железнодорожник побрёл в туман, бормоча что-то про стрелку. Мауэр трусцой побежал вслед за ним, я сунул ему пистолет. Мосластый парень с кувалдой всё не появлялся. Я представил, как он ест: обстоятельно намазывает маргарином ломоть белого хлеба, посыпает сахаром, запивает горячим кофе, а после хряпает водочки. Мне захотелось хряпнуть водочки. И заесть её куском хлеба – можно с сахаром, а можно и с крупной зернистой солью.
— Ведь это долго — завести паровоз? — дрожа, спросила Афрани.
— Если он на ходу, то недолго. Это не паровоз, а автомотриса. Включил зажигание и вперёд.
— Как грузовик?
— Ну, не совсем. Но похоже.
— А если они сейчас появятся? Что тогда делать?
— Плакать.
Она втянула воздух сквозь сжатые зубы и крепко зажмурилась. «На худой конец, у нас есть граната», — мрачно подумал я, прижимая к себе хрупкие девичьи плечи. — Взорву всё к чертям. Только не суетиться. Выждать, чтобы Полли подобрался поближе, и уже тогда…»
Я думал о смерти почти без страха, испытывая лишь лёгкое раздражение. Действие наркотика ослабевало, голова кружилась всё сильнее, и мир выглядел близким и одновременно далёким. Старики превратились в потусторонние тени. Их голоса — приглушенные, но всё же крикливые — ударяли по нервам как струны расстроенной скрипки. Над головой розовой кофты я увидел голубоватый нимб и подумал, что она скоро умрёт. Жаль. Я знал, что если потеряю хотя бы часть своего живого груза, то почувствую себя разжалованным до говночерпальщика.
Туман впереди фыркнул.
Афрани ахнула, встрепенулась — «Что это?» Где-то грохнули брусья — и внезапно рассветную темноту пробили два ослепительно жёлтых луча.
Басовитый чих — и в скрежет мотора вплелось торжествующее гудение, вибрация, исходящая от раскрашенной груды металла. Неожиданно всё обрело иной смысл — угрожающая разметка и чёрные цепи, зазвеневшие, когда махина дёрнулась и просела, будто сделала выдох. Кто-то взвизгнул. Из-под огромных колёс дунуло жаром и застучало: «тр-рах-да-да-да», стремительно учащаясь — биенье колоссального железного сердца.
— Это «Цверг», — крикнул я, не слыша своего голоса.
Чудовище пробудилось.
.
***
.
— Осторожно, Эрих!
В тот момент, когда мосластый выскочил из пакгауза, я уже бежал ему навстречу и мы столкнулись лбами, как два барана на мостике, так что предупреждение слегка запоздало.
— Н-на!..
Рычащая тяжесть влепилась в меня. От толчка я потерял равновесие и мы, качнувшись, повалились с перрона прямо на рельсы. Я упал сверху и всё же ушиб бок. Гравий и шляпки гвоздей опаснее, чем кулаки, потому что рвут тело даже, когда нет времени размахнуться. Э, чёрт! Этот скот вознамерился откусить мне нос!
Я перекатил его через себя и приложил о рельс головой. Захват сразу обмяк. Он попытался вырваться, и тогда я ударил ему в лицо, схватил жёсткие волосы и ещё раз приложил о рельс, от души. Он жалобно вскрикнул и затих. Экий ражий детина.
Постанывая, я перевалил его на платформу и выбрался сам, тряся головой, как столетний старик. Дьявол их побери! Они все ещё торчали здесь, на перроне, вытаращив глаза — толпа потрясённых зрителей; они и не думали лезть в вагон. А где же граната? Я всучил её Альберту. Теперь он стоял, вытянув руку как факелоносец, с остолбенением взирая на железный цилиндр.
— Что вы телитесь? Полезайте внутрь!
— Куда?
— Да прямо туда!
Происходящее напоминало кошмар, где не можешь двинуться, оттого что влипаешь в пространство. Туман поредел и теперь мотался клочьями, сквозь которые просвечивали колёсные пары. Если бы Мауэр тронул, когда мы барахтались под вагоном, всё было бы кончено. Надо было оставить детину валяться там, на рельсах — сэкономил бы силы.
— Быстрее, — надрывалась Афрани.
Её голос звенел как серебряный колокольчик.
— По одному, аккуратнее… Не толкайтесь!
— Там мало места!
Места, действительно, было мало. Я открыл рот, чтобы гаркнуть сакраментальное: «Прижмите локти!», оглянулся — и сердце моё захолонуло.
На вершине холма показался армейский фургон.
.
***
.
— О, Господи! – выдохнула Афрани.
Она тоже его заметила.
Последняя женщина обернулась и нога сорвалась, я едва успел подставить руки под поясницу. Лестница затрещала.
— Вверх!
Мелькнула юбка.
Обшитый маскировочной сеткой «Мини-Блитц» сдал назад, медленно допятился до вершины и остановился там. Водитель присматривался. Вряд ли у него имелся бинокль, но фары «цверга» создавали отличную иллюминацию. Их разглядел бы даже слепой.
— Проклятье!
Я метнулся к кабине и взлетел по ржавой лесенке, не чуя под собой ног. Два чумазых лица обернулись ко мне, блестя белками. Вихрящийся сумрак создавал впечатление карнавала.
— Коллер? Вы чего как подорванный?
— Вперёд, — прохрипел я. — Йозеф, быстрее!
— Но…
— Можете вести эту хрень? Да или нет?
— Да, — ответил он заторможенно, совершенно ошеломлённый. — Но у меня же нет допуска!
— К чёрту ваш допуск! Вперёд!
Тени засуетились. Захлёбывающееся «тр-рах-да-да-да» сделалось громче. Пол явственно завибрировал. «Реверс назад», — подсказал железнодорожник. Я увидел «вальтер», забытый среди хлама на приборной панели. Выше располагалась серия рычагов: «Режим маневровый», «Режим поездной» и синяя кнопка: «Муфта сцепления». Вагон опять дёрнулся и заскрипел.
— Ну?
— Гну! — огрызнулся Мауэр, свистя горлом. — Что вы лезете мне под руку?
— Долго ещё?
— Хотите скорее — рожайте сами.
На крыше «Мини-Блитца» вспыхнул прожектор. Ярко-голубой ксеноновый свет ударил прямо в окно, заставив меня зажмуриться. Из громкоговорителя грянул многократно усиленный голос:
— КОЛЛЕР! ВСЕМ ВЫЙТИ НАРУЖУ!
Как бы исполняя приказ, дверца кабины открылась и на землю выпрыгнул человек. Он забежал за фургон. Я моргнул – влага застлала глаза, а когда прищурился, то увидел, что силуэтов на дороге здорово поприбавилось. Они собирались кучей, намереваясь сбежать вниз.
— НАРУЖУ! — надрывался динамик. — ВСЕМ! ВЫЙТИ!
«Зиу!» — взвизгнула пуля. Железнодорожник что-то обморочно пробормотал и ринулся вперёд, со вскинутыми руками, как пловец, я не успел его удержать. Он выпал на перрон — чёрная кукла, освещённая иллюминацией. И вдруг задёргался, выгнул спину, прошитый выстрелом, сделанным прямо в упор.
Следующий пробил ему голову. Хлопка я не услышал. Затылок окутался красной завесой, а капли брызнули мне в лицо. «Мини-Блитц» начал спускаться с холма, сопровождаемый вспышками. Пули, как железный град, молотили в стенки вагона.
— Трогаю, — объявил Мауэр.
Потрясающе, он говорил голосом циркового распорядителя! У меня не хватило энергии рассмеяться. Капли крови и ошмётки мозга ещё висели на моих бровях и ресницах, как сверкающая рождественская мишура. Костенеющим пальцем я нащупал кольцо гранаты, но не смог выдернуть. На горизонте над кромкой леса сияла звезда. Она указывала путь в Вифлеем.
Гористые макушки сдвинулись вправо. Сквозь красный росистый ворох выбился луч и замельтешил сквозь штакетник стволов. Я сполз на пол, ударившись и почти не заметив удара. Что случилось? Крышу пакгауза заслонила чёрная пасть туннеля и раздался скрежет — это отломилась лестница, которую забыли втянуть. Рявканье динамика удалялось и, наконец, стихло, а бронзовые стволы мелькали быстрее, и солнечный луч осветил кабину и Мауэра, согнувшегося в три погибели — его лохмотья развевались как знамя.
Он обернулся ко мне, худой и сморщенный, то ли смеясь, то ли плача:
— Выбрались, понял? М-мальчишечка? А-а? Едем!
— Едем, — повторил я бессмысленно.
В открытую дверь задувал ветер. Он трепал волосы и провода, и был таким свежим, как всё это утро и лес, раздающийся перед поездом, и узкие ленты рельсов, пронзающие восход. И лишь теперь, вдохнув этот терпкий воздух, я сообразил что мы всё-таки живы и мчимся на максимальной скорости в несусветную даль, с ветрилами, но без руля и даже без карты, и сделал единственно возможное, что должен сделать пулемётчик моего возраста, стажа, телосложения и душевных сил.
Я отрубился.
.