Он бежал ночью и днём, бежал так быстро, как позволяли ноги — маленькие ничтожные ноги, уже стёртые и гудящие от усталости. Он потерял дорогу. Причудливые корни выползали из нор, преграждали путь, замёрзшее в глубине распадка озеро светилось как зеркало.
Озеро звалось Валлензи, а его звали Кляйнер — Кляйнер! — и чтоб уйти от этого имени и от машины, чудовищным гулом грохочущей вдалеке, он напрягал все свои силы и ум, устремлялся вперёд себя, почти вырываясь из этого тела.
Крутая тропинка привела его вниз.
Трава под ногами мягко зачавкала, выдавая болотистый грунт. Здесь жили люди — он знал — потомки вырожденных великанов, и даже сейчас, промокший, полузадохшийся и голодный, он ощутил омерзение, смешанное с надеждой: что-то будет ещё здесь, в темноте? Чем вы меня удивите? Чумазый демон самодовольства — он всхлипнул и забарахтался чаще. Стебли огромных растений смыкались в беззвёздном небе, темнеющем всё больше: даже подсвеченный прожектором горизонт был словно залит чернилами.
Чёрное глухое ущелье.
Гладкая, смазанная жиром земля вдруг разъехалась. Кляйнер подался вперёд и повис над обрывом, пытаясь ухватиться рукой за дерево или корягу, наполовину вылезшую из суглинка. Взгляд выхватил крышу, за ней — другую.
— Это дом. А дом — значит, деревня?
Из-за края тучи медленно выплыл скучающий лунный серп.
— Ничего себе!
.
***
.
Перед ним была базарная площадь. Два ряда прилавков расходились амфитеатром и пропадали в кустах сирени, окутанных ночным туманом. Дальше светились два или три окна. Прищурившись, Кляйнер смог различить даже решётку с кованым пятицветием и завитком, сквозь который струилась штора. Окно было полуоткрыто.
Он постучал и дверь отворилась не сразу.
В дверном окошечке мелькнули глаза. Потом тихо щёлкнул засов, и плотная белая фигура со свечой в руке поманила его внутрь прихожей.
— Входите скорее!
Замешкавшись, он стукнулся о сундук коленом и после — головой — о зонт, висящий так высоко, что изогнутая его ручка пропадала в золотистом облаке, окутывающем фонарь. Хозяйка приоткрыла рот. Кляйнер увидел одутловатые щёки, бледные увядшие губы.
— Вы совсем промокли.
— Я бежал… — начал он и споткнулся. Бесконечная дорога была так близко, что ноги сами-собой подогнулись. Хозяйка заботливо подставила ему табурет. Халат зашуршал, пахнуло сушёной лимонной коркой, и перед Кляйнером оказался затылок и белесоватый пробор; присев на корточки, женщина помогла расшнуровать ботинки.
— Льёт?
— Как из ведра. Паскудство…
Он прикусил язык, вытаращив глаза. Вопиющее неприличие, но других слов попросту не было. Он отвык. Щёки облило жаром.
— Вам обязательно нужно переодеться, — произнесла она, как бы не заметив его конфуза. Её ловкие руки уже избавились от свечи и доставали с полки что-то, похожее на полосатую простыню. Кляйнер покорно взял предложенную ткань и, зажмурившись, позволил проводить себя в гостиную. Запах лимонных корок лишал его воли. Путаясь в складках слишком большой рубашки, он долго искал рукава и, наконец, закутался так, сонно глядя на блики огня в камине.
— Позже я подгоню вам под размер.
Позже? От влажных брюк и носков шёл пар, а может быть, показалось. Хлопотливые руки женщины стелили скатерть на чистый дубовый стол.
— Я как раз собиралась ужинать.
— Ужинать?
— Сегодня день кексов.
— У меня нет продуктовых карточек.
Она не ответила, продолжая прихлопывать чуть измятую ткань. Бледное лицо женщины казалось спокойным, пока она делала своё дело – ставила чашки, размешивала и наливала воду, маленькими щипчиками колола сахар. Кляйнер хлебнул и обжёгся. Чувствуя себя не на своём месте, он сердито кусал хлеб, звенел ложкой и, кажется, раздавил бы блюдце, если бы хозяйка вовремя не убрала его со стола.
.
***
.
После ужина женщина — Брунгильда, он выяснил её имя — устроилась в кресле возле камина и принялась за штопку белья. Занятие само по себе успокаивающее, и именно потому Кляйнер встревожился. Внутри было тепло, но неспокойно. Минеральные яды давали острое жжение, но лишь в больших дозах, а он пил молоко. Нужно было как-то хитро её испытать, и быстро, пока яд не начал действовать, тут требовалась дипломатия.
— Вы меня отравили!
— Не может быть.
Растерянно моргнув, она опустила иглу.
— Я принесла яйца из ледника и хорошенько обнюхала каждое. И масло. Всё было свежайшее. Должно быть, переложила соды, такое частенько бывает. Неужели я не заметила вкус? Какая досада! Боже мой! Там ещё остался кусок, я сейчас попробую и…
— Я ошибся, – сказал Кляйнер.
Стиснув челюсти и высоко задрав подбородок, он сидел напротив огня как изрядно вспотевший божок, унимая сердечный стук. Иголка сновала туда-сюда. Несмотря на свой великанский рост, женщина шила тихо, почти боязливо, как прислуга, но глаза её были светлы, как и волосы — без малейших признаков выцветания.
— Вы пришли сверху, — заметила она, с крестьянской хитростью выявляя самое главное.
— Да, — согласился он не без гордости.
— Из города.
— Я городской человек, — начал он так же самодовольно, но опустил взгляд на коврик с вышитыми на нём узорами и вдруг замолчал.
Она терпеливо ждала.
— Я… убежал.
— С вами плохо обходились.
— Со мной? Не-ет, — он вскинул брови, удивлённый, позабавленный этой мыслью. — Думаете, я просто рабочий? Тем и впрямь живётся у нас нелегко, но человек образованный всегда найдёт, у кого взять свой кусок хлеба с маслом. Правда, масло у нас фиктивное, синтетическое, — он засмеялся и женщина улыбнулась в ответ. — Напряжёнка с продуктами. Ещё с той войны… ну, в общем, с самой первой войны. Если бы не доппаёк. И, конечно, приварок — премиальные, потому что я умею считать…
— А что вы считаете?
— Да всё!
Он вскочил и ткань соскользнула, показав белый худой живот с зажившим шрамом вплоть до хрупкой решётки подвижных рёбер.
— Абсолютно всё! Бухты кабеля, батальоны, ботильоны, стержни, ситец, свечи, катамараны, демографические потери, радиодетали, государственный долг, дебет и кредит, электропечи, золотые марки, танки, топки, тапки, мыло, бензальдегид, кальсоны, кошельки, зуб-б-б…
— Успокойтесь.
Она помогла ему сесть. Промокнула слюну, вытерла слёзы. Запахнула халат-рубашку и опустилась рядом, прислонившись бедром к его горячей ноге.
— Таблицы, — сказал он шепотом в потолок, по которому плясали и двигались тени. — У нас есть книга для записи. Строгий учёт. Мясо, жир, кости…
— И напряжёнка с продуктами.
— Мы же не людоеды! — сказал он с обидой, изумившей его самого.
— Конечно, — согласилась она.
.
***
.
Время двигалось заполночь. Кляйнер наелся и отдохнул, но не чувствовал радости, хотя ступни блаженствовали в тепле. Однако неудобство внутри лишь возросло — оно, конечно, не было связано с отравлением. Какой же нелепый казус, законы гостеприимства! Играя желваками, он словно чего-то ждал — угрюмо и бессловесно прищурясь на оплывающий свет.
Он не заметил, как она расстелила постель.
— Я ухожу.
В каком-то несуразном чепце — он вдруг увидел её всю: с молочной и недурной ещё кожей, слегка обвисшей под подбородком и с голубыми прожилками на запястьях. Она подняла руку, в робком испуге, будто желая ему воспрепятствовать.
— Куда же вы пойдёте? В такую ночь! И по такой дороге!
— Дороги у вас ужасные, — признал он. — Просто Божья кара, а не дороги.
— Ну вот. Так зачем же вам…
— Потому что за мной придут.
Здесь, в этой уютной комнате, как мог объяснить он то, что представлялось таким очевидным? Разомкнув пальцы, он показал то, что сжимал в кулаке.
— Как красиво! Похоже на сердце…
— А это и есть моё сердце, — сказал Кляйнер. — Украл его со склада, когда собирался бежать. Гораздо практичнее, чем браслет, и можно использовать вместо фонарика и зажигалки. Беспредельная мощь. Если я крепко сдавлю его и скажу: «Кра-ка-тук»…
— Спрячьте!
Он рассмеялся.
В сумерках энергокристалл мерцал так ярко, как никогда снаружи. Синие, красные, розовые побеги вспыхивали и медленно угасали. Змейка пурпурных огоньков опоясала край и исчезла в ладони, не обжигая. Хельголанд, как вернуться нам в Хельголанд?
От отверстой постели шёл запах мёда и молока. Он положил кристалл на стол, на фарфоровую тарелку, повернулся к кровати, похожей на одинокую гору. И опять почувствовал как непоправимо устал. Может быть, стоит что-нибудь предпринять? В реальности или фантазии, он всегда путал фантазию и реальность, потому что в реальности нет ничего реального, и стоит лишь сосчитать «раз-два-три…», как мир улетает в прах, нет ничего практичнее счёта.
— Хорошо, я останусь, — задыхаясь, сказал Кляйнер.
Скользнул в постель и лёг, вытянувши руки по швам, сотрясаясь от горькой могильной сырости. И перед тем, как заснуть, услышал, как скрипнула перина.
Осторожно склонившись, Брунгильда поцеловала его.
.
***
.
Утро выдалось солнечным и чрезвычайно ветреным.
Кляйнер стучал молотком, приделывая засов. Старый, на двух гвоздях, был слишком хлипкий, а мало ли какая ещё сволочь шарашится здесь по ночам.
Перед рассветом он перерыл весь гардероб и постарался одеться опрятно, даже щеголевато. Совсем не так, как подобает мастеровому, но уж во всяком случае поудобнее, тем более, что Брунгильда сшила куртку ему по размеру. С кучей разных карманов — для отвёртки и для рулетки, и для всех ножей, что он по привычке носил с собой, царапая бок, но не решаясь расстаться с ними.
Он колотил и пел:
— Ла-ле-лу…
И внезапно увидел их.
Они появились со стороны риги — сначала в облаке пыли, поднимаемой от ботинок к серым солдатским шапкам. Потом пыль осела, и показались шевроны и латунные пуговицы. На нарукавных повязках был вышит знак чёрного солнца.
Глухо стукнула ставня. Это Брунгильда, услышав шум, выглянула во двор.
— Кто-то идёт, Кляйнер?
— Оставайся в доме, — приказал он. — Ни в коем случае не выходи наружу. Я сам всё устрою.
— Но почему? — сказала она. — Смотри-ка, у них оружие! Мне кажется, они пришли сюда не с добром, эти маленькие человечки. Кляйнер, почему ты дрожишь? Я лучше выйду и прогоню их, пока они не сделали худа.
— Ещё чего, — возразил он. — Возьми-ка шаль и ступай внутрь, да покрепче запрись на новый засов. Мы, маленькие человечки, лучше поймём друг друга.
.
Небо в этот ранний час отливало лазурью.
Приземистые фигуры солдат расползлись по песку почти до самой ограды. В отдалении тоже виднелись заборы, и случайные прохожие за ними прислонили ладонь козырьком, защищая глаза от резкого света. Там были и дети. Совсем крошечный карапуз протягивал сквозь решётку свои любопытные живые ручонки.
— Кляйнер-Кляйнер, — напевно сказал сержант. — Вот мы тебя и нашли. Пора возвращаться в родимые земли.
Кляйнер отступил на шаг:
— Не хочу!
— Глупо-глупо, Кляйнер. Сдавай оружие, отправишься с нами. Но сперва мы зайдём к гауляйтеру, потом к бургомистру…
— Нет здесь ни гауляйтера, ни бургомистра.
— Так значит, здесь живут дикари?
Они переглянулись и засмеялись. Опьянённые ветром, крепкие, ладно сложенные. Бодрые как сельди, выпрыгнувшие из банки в свободное море.
— Убирайтесь!
Но он знал, что они не уйдут.
Чёрная тень двинулась по земле, двинулась прямо к нему. В исключительной тишине за спиной раздался шорох, будто скрипнул пол. Ветер донёс рыдание, чистый и тонкий звук, моментально растаявший, испарившийся в чуть горьковатом осеннем воздухе.
— Эту дорогу всё равно ремонтировать, — сказал Кляйнер.
Стиснул пальцы и произнёс:
— Кра-ка-тук!
.
***
.
«Кр-рак!» Из земных недр выбросило огненный столб высотой с десятиэтажный дом. Гремучая смесь — «Кр-ра-ка-тау!» — взметнула песок и булыжник, сотрясла колокольню. Взрыв колоссальной силы — и цвета, и звука — заставил звёзды сорваться с мест и расшвырял огнепадом искрящийся вихрь, жадно пожирающий всё, полыхающий как горючее:
Раз —
Хельголанд…
Два —
как вернуться нам…
Три —
как вернуться нам в Хельголанд?
А потом пошёл дождь и притушил пожар.
Прохладная сентябрьская морось размягчила края воронки с налипшей на них окалиной. Оказалось, что разрушения не так уж и велики. Огонь сорвал с крыши дранку, но пощадил ворота, потому что и беспредельная мощь имеет пределы. Даже самая грозная, самая неукротимая ярость в глубине души знает, когда нужно остановиться.
После того, как пламя угасло, Брунгильда принялась за раскопки. Пепел смешался с пеплом и отыскалось немного: пара пуговиц, гайка, увеличительное стекло. Женские руки просеивали песок, отделяя ложное от сокровенного. Щепотка золота уместилась бы в носовой платок, но вырытая яма доставала до истока реки, а холм удостоился обелиска.
Он был такой неописуемой вышины, что завидев издалека этот серый замшелый камень, люди снимали шапки и говорили:
— Здесь лежит великан.
.
«…бензальдегид…» — в анатомическом институте в Данциге к человеческому мылу экспериментально добавляли бензальдегид, чтобы уничтожить неприятный запах.
Хельголанд — архипелаг на юго-востоке Северного моря. В Аненербе ему придумали название «Святая Земля» (das heilige Land). По одной из версий (Юрген Шпанут), этот остров был последним оплотом атлантов.
